Никогда он не приходил домой в перерывах между уроками. Оставался в школе и ждал очередного ученика. Перерыв никогда не превышал часа, а школьная радиорубка давно стала собственным кабинетом. Собственно, то была кинорубка, выходившая глазками-окошками в актовый зал. В актовом зале показывали спектакли, которые он ставил силами школьного театрального коллектива к различным датам и мероприятиям. Дети любили его, потому что чувствовали в нем, пожилом и огромном, какую-то созвучную им странность.
Зарплата руководителя школьного театра была невелика, и он давал платные уроки игры на гитаре. Это было большим подспорьем. И всегда ждал очередного ученика, благо было где.
А тут пришел домой. Пешком.

«Накапай-ка мне, женушка…Побольше, во мне же два человека, ты знаешь…» Он действительно был гигант.

Она почему-то сразу вспомнила, что утром, проснувшись и включив обогреватель – она всегда мерзла по утрам, когда разлучалась с его телом-печкой – он спросил:
«Ты действительно меня любишь?» – «Ну, конечно!..» – «Нет, ты скажи!..»
И она сказала «Я действительно очень-очень тебя люблю». И это было правдой из правд.

Ему нужно было возвращаться в школу. Время было назначено, ученик ждал. В дверях сказал «Мне кажется, что я сегодня домой не приду…»
«Ну, что ты такое говоришь!..» – и сама вынужденно к плите… А самой очень хотелось остановить его и продолжать уговаривать, успокаивать.

Через несколько минут в дверь позвонили «Там ваш муж лежит!»

Выбежала раздетая. Он лежал на земле лицом вниз. Со двора не вышел. Лицо и руки посинели. Она с трудом повернула его лицом вверх и … приняла последний выдох.

Потом долго сидела рядом с ним на снегу и вспоминала, как на днях, гуляя с собакой, он посмотрел вверх и, глядя в небо, сказал «Как же я устал жить».
Им всем было тяжело последнее время. Их младшая доченька, их красавица… Ее стремительно прооперировали и теперь ждали заключения врачей.
Он узнал об операции практически вместе со всеми, но все равно последним.
Его это не спасло. Для него переживание оказалось невыносимым.
Раньше многое казалось ему невыносимым в жизни. Он тяжело переживал несовершенство жизни. Поскольку не умел ничего делать в полсилы, то и страдал полной мерой. Во всем был максималистом. И в работе, и в переживаниях, во всем. Как в юности. Эту его необычность, наверное, и чувствовали ученики.
А уж как хорошо она знала его! И плохо прикрытую непосредственность, даже детскость восприятия и юношескую бескомпромиссность… Ей ли не знать, как неудобны эти качества во взрослой жизни. Но не любить его было нельзя. Он был самым близким к идеалу мужчиной из всех живущих на Земле. А еще он был поэт. Не назывался, а был. Не в этом ли заключалась его необъяснимая привлекательность, необычность, странность, не современность, не адекватность, не уступчивость, упрямство, вызов – для кого как?
Она прощала ему все. Потому что лучше всех понимала и больше всех любила.

Скорая приехала и уехала, вызвав милицию и всех, кого положено.
Она сидела на снегу, держа руки у него за пазухой и молясь о прощении ему там, Наверху. И он грел ее, как остывающая печка, еще долгих два часа пока не приехала перевозка.

Владимир Гулин.